пятница, 23 октября 2015 г.

СИЛЫ ДУХА

вспоминаю сен-блез (греческое поселение к северу от городка маргтиг), где я ещё лучше почувствовал, как подобные места говорят со мною. чтение археологических справочников и разглядывание картинок имеет смысл лишь в той (очень слабой) мере, что может напомнить о двух прогулках прошлого и позапрошлого лета. раскопки интересовали меня очень поверхностно; и, когда я оказался среди этих руин, главной приметой которых были длинные стены древних укреплений «сицилийского» типа (похожие на греческие цитадели сицилии), то мне и в голову не пришло, что здесь, на этом холме, примерно двадцать пять веков назад бурлила жизнь, шумели рынки, совершались жертвоприношения, звучали речи, крики, смех, — всё это меня не касалось. и у меня не возникало желания узнать побольше об истории этого места, которое поочередно называлось то мастрамель, то угиум, то кастельвер. важно было другое.

прежде всего, удалившись от мартига, а затем и от главной дороги истры, мы очутились (как часто бывает на юге) среди девственных пейзажей, которые выглядят так, словно бы их совсем не коснулось время, и тем самым дают ощущение счастья, воздействуют на нас, в той или иной мере обостряя способность к восприятию мира. сен-блез — это возвышенное плато между двумя прудами, наполненными морской водой. первый, открывающийся взгляду, меньший по размеру, назывался ситис. недалеко от берега виднелись над водой два полуразрушенных дома, их призрачное присутствие привлекало внимание, настраивало на мечтательный лад; на противоположном берегу, осененные линией тополей, простирались зеленые луга, слишком яркие и свежие для этого края, а на лугах виднелись лошади, телеги, сенокосилки, и каждая деталь сцены была так отчетлива, словно перед нашими глазами явилась миниатюра из часослова, изображающая сенокос. эти маленькие сюрпризы подспудно усиливали прелесть пейзажа. берега ситиса были к тому же полны птиц: чайки, цапли, — многие из них сидели прямо на тростника или торчащих из воды кустах. и вдруг — когда мы поднялись выше и увидели второй пруд (лавальдюк), более обширный, он радужно переливался, словно жемчужница, в свете вечерних облаков между своими тинистыми берегами, увеличенными засухой, — вдруг с одного берега поднялась белая цапля и полетела на другой, навстречу закату. быть может, она и была черодейкой, которая, скользнув совершила ещё нечто большее, невозможно сказать, что именно, — безупречной линией своего парения абсолютной, без единого пятна, белизной оперенья… затем, спустившись к греческому городу, чье совершенство, несомненное в самой своей геометрической простоте, повторялось в окружающих скалах, мы двинулись вдоль небольшого канала с непрозрачно-зеленой водой. над нами — высокие сосны, огромные скалы, увитые плющом. кроме мерного, дальнего шума прибоя слышны только всплески вспугнутых нашими шагами лягушек, такие поспешные, что сами лягушки остаются невидимы, да редкие крики птиц. когда мы поднялись на вершину плато, в пиниях гулял ветер, прилетевший, как нам представилось, с края света; между стволами виднелась долина, сжатые полосы пшеницы и рядом вспаханное поле, голая земля — цвета земли. и вдруг всё это вместе потрясло мне душу — всё, странным образом. мир, его предметы, явления. тело мира, целостность мира. и тут замечаешь, что пласты, основания скал изрыты узкими ячейками, сотами, а на самом деле это склепы, расположенные по отдельности или группами; с течением времени они съезжали на сторону, оползали вместе со скалой; идёшь в зарослях чертополоха, словно покрытого старинной позолотой, в стрекоте цикад, в слепящих бликах прудов, среди углублений, усыпанных сосновыми иглами, некоторые совсем крошечные, детские могилы, другие побольше — с каменными изголовьями, где должен был покоиться череп… в порывах тёплого, издалека прилетевшего и неутихающего ветра…


именно здесь понимаешь отличие поэзии от истории, от определённого типа истории, и от любой науки. для меня полет цапли значил ничуть не меньше, чем шум ветра и чеканные очертания крепости или эти древние, грубо вытесанные в скале могилы. только их соединение могло породить полные жизни слова, а вовсе не «реконструкция прошлого», ни даже углублённые медитации. в сен-блезе я не размышлял о судьбах империй, как мог это делать гиперион (герой гильдерлина; но сам поэт впоследствии этого избегал). я всего лишь собрал воедино эти знаки, и только при условии, что мне удалось правильно выбрать их и воплотить в слова, другие люди тоже смогут их услышать, понять. 

Комментариев нет:

Отправить комментарий